Литературно-исторические заметки юного техника. Архив Александра Н

В гостинице все знакомо до скуки: швейцар в синей поддевке, золоченые зеркала, ковры. В моем номере потертый диван, пыльные занавески. Под столом три кило динамита. Я привез их с собой из-за границы. Динамит сильно пахнет аптекой, и у меня по ночам болит голова. Я сегодня пойду по городу. На бульваре темно, мелкий снег. Где-то поют куранты. Я один, ни души. Передо мною мирная жизнь, забытые люди. А в сердце святые слова:

“Я дам тебе звезду утреннюю”.

Я привык к нелегальной жизни. Привык к одиночеству. Не хочу знать будущего. Стараюсь забыть о прошедшем. Но ведь надежда не умирает. Надежда на что? На “звезду утреннюю”? Я знаю: если мы убили вчера, то убьем и сегодня, неизбежно убьем и завтра.

“Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод, и сделалась кровь”.

Строки из книги Бориса Савинкова “Конь Бледный”. Все сходится - апокалипсическая эпоха, небесная кара, воды земли, превращающиеся в кровь... Утренняя звезда. Борис Савинков - социал-демократ, революционер, террорист, поэт и писатель - ясно, кристально ясно, преступно ясно понимает ужасающий смысл современности, проницает ее мистическое драматическое дно. Он - свидетель и участник Апокалипсиса, ставшего единственным содержанием бытия. Он не сетует на судьбу, он мужественно и мрачно, жестоко и страстно исполняет свой долг - долг превращения воды в кровь, долг Наказания, долг Преступления, долг великого эсхатологического восстания против современного мира. Путь в ночи и во мраке, в крови и смерти, путь к новой заре, золотой заре, путь к Утренней Звезде.

“Побеждающему дам звезду утреннюю”.

Как страшно и тревожно звучат эти слова, исходящие из огненных уст с мечом вместо языка.

“Звезду утреннюю”.

Звезду Бориса Савинкова, русского всадника Апокалипсиса.

Борис Савинков родился в 1879 году. Студентом вступил в революционную социал-демократическую организацию, стал одним из активистов, вскоре был исключен из Университета и подвергся первому аресту. Его отец был русским чиновником в Варшаве. Любовь к Революции была в семье общим местом. Старший брат Бориса погиб в якутской ссылке за верность тем даже идеалам, которые стали жизненным кредо брата.

Юный Савинков вдохновлялся примером народовольцев и социалистов. Романовское самодержавие и бюрократический диктат Системы ему отвратительны в высшей степени. Уже в самые первые годы политической борьбы проступают основные черты его психологического типа, его характера. Он, безусловно, человек крайностей, максималист, экстремист. То, что он любит, он любит до конца, он предан этому всем существом, не задумываясь готов отдать этому самое ценное - жизнь, душу, мысль, чувство. То, что он ненавидит, он ненавидит так же страстно, самоотверженно, жертвенно, так же глубоко и чисто. Удивительная для нашего времени личность - все до конца подлинное, все оплаченное, прожитое, выстраданное, доведенное до логического заключения. Казалось бы, такая последовательность и стройность жизненной концепции должна быть для людей нормой, ведь в этом-то и состоит достоинство человека - в способности свободно выбирать себе идеал и жертвенно служить ему, ставя на карту все. Так поступают не только герои - вообще все люди, каждый должен быть таким. Не тут-то было. Стаи оголтелых обывателей, слюнявых интеллигентов и мещан предпочитают всю жизнь проковыряться так, чтобы избежать любой мало-мальски глубокой мысли, ускользнуть от любого мало-мальски сильного чувства, вывернуться от любого мало-мальски ответственного деяния, поступка. Не удивительно поэтому, что пока вся эта трусливая и лживая и тупая мразь задает тон в человеческом обществе, такие люди как Борис Савинков будут считаться крайне опасным типом, изгоями, экстремистами, париями, отверженными, преступниками, психопатами, выродками. Темная эпоха во всей ее красе: быть покорным подлецом - это норма. Нормальный человек рассматривается как постыдный извращенец. Все перевернулось. Но Борису Савинкову, как и его коллегам по активной революционной практике, на мнение большинства наплевать. Революция, Революция, Революция - это единственное содержание их жизни, это огненный воздух, опьяняющий их мозг, прекрасная мечта по “новому бытию”, по “реальной жизни”, в котором все естественные справедливые пропорции будут восстановлены, герои поставлены в центр, идиоты и холуи Системы сдвинуты на периферию. “Революция” на латыни означает круговращение, переворачивание колеса вещей. Революция - термин из арсенала Солнечного языка. Так солнце после вечернего нисхождения в глубине полночи поднимается к новому Рассвету. Так зимнее солнцестояние переворачивает фатальное нисхождение света к сердцу зимы и восстает на вселенский холод, чтобы раскинуться в распахнутой роскоши новой весны. Революция - Судьба и невеста Бориса Савинкова. Выбор сделан естественно, быстро, без колебаний. Раз и навсегда. Отныне - траектория жизни и судьбы предначертана. Путь Солнца, путь Восстания, путь социалистического солярного переворота. За народ, за Нацию, за Россию, любимую, драгоценную, волшебную Родину, томящуюся в силках романовского мракобесия. Борис Савинков бросает вызов.

Савинков ищет в Революции самых последовательных и радикальных форм. Вначале он примыкает к социал-демократам и вносит некоторый вклад в это движение. Так в первой своей ссылке он пишет статью “Петербургское рабочее движение и практические задачи социал-демократов”. На эту статью Владимир Ленин пишет положительный отзыв, хваля за искренность и живость. Но Савинков все время ищет что-то более радикальное, более соответствующее его натуре. Он находит это в Партии Социалистов-Революционеров, в партии эсеров. Это движение наследовало традиции “Народной Воли”, русского мистического народнического социализма, но вместе с тем разделяло и некоторые положения крайних социал-демократов. Главное отличие от социал-демократов заключалось в крестьянской, народнической, национальной ориентации эсеров, которые видели позитивный идеал в традиционной русской общине, а не в пролетариате. Кроме того, эсеры чаще всего были религиозно (хотя и нонконформистски) ориентированы. И наконец, самой главной отличительной чертой эсеров был культ героического жертвенного индивидуального подвига, идеал Героизма, подвижника, высшей личности, приносящей себя на алтарь революционных свершений, отказывающейся от своего “эго” ради великой цели национального и социального освобождения народа. Эсеры - крайний предельный фланг революционного движения в России, и именно они привлекают к себе юного Бориса Савинкова, который в скором времени станет одним из главных фигур этой партии, ее мифом, ее символом, ее архетипом. Но Савинков не был бы самим собой, если бы он остановился на теоретическом эсеровском экстремизме и хоть и подпольной, но чисто пропагандистской, книжной, литературно-агитационной работе. В его книгах и воспоминаниях постоянно упоминается важный мотив - “психологический настрой некоторых членов партии социалистов-революционеров был таким, что не позволял им довольствоваться только нелегальной работой по агитации и пропаганде, их страстные натуры требовали чего-то большего. Великая мечта и истовая жажда страдания и подвига заставляла их искать немедленного выхода той давящей и сверхчеловеческой силе, которая и привела их в Революцию. Такие люди искали даже в экстремизме своего экстремума, своей крайности. И они находили свое призвание...” Находили свое признание в Терроре.

В 1904 году Борис Савинков по своему настоятельному требованию вступает в БО. Таинственную “Боевую Организацию социалистов-революционеров”, основанную легендарным террористом Гершуни , и возглавляемую Евгением Филлиповичем Азефом . Имя Азеф стало синоним слов “провокатор”, двойной агент, продажный и алчный, жестокий предатель. Это известно всем, а раз на лицо такой консенсус в общественном мнении, то ясно одно, все на самом деле, далеко не так просто. Обыватель не мог быть прав даже в самых очевидных вещах. Тот, кто ходит дорогами Лжи, обманывает и обманывается всегда и во всем. Поэтому довольно объективное, не лишенное симпатии описание Савинковым Евгения Филипповича Азефа в его “Воспоминаниях террориста” внушают полное доверие. Азеф, безусловно, поддерживал отношения с Охранкой, но сообщал он малозначимые, а зачастую и совершенно ложные сведения, способствуя тем самым беспрепятственной работе подпольщиков. В то же время именно Азеф планировал и всячески способствовал успеху самых ярких и сложных терактов Боевой Организации - убийства Плеве , московского губернатора великого князя Сергея и т.д. Не все так просто... Настоящие провокаторы сидят дома и лениво смотрят, как отчаянные рыцари Судьбы обреченно и безнадежно сражаются со свинцовыми волнами энтропического Рока. А если человек имеет достаточно мужества и силы, чтобы вступить в самый центр опасного кровавого рискованного исторического процесса, в водоворот революционной борьбы, представлявшейся безнадежной и обреченной с самого начала, одно это вызывает симпатию. И у меня тоже. Итак, Савинков под началом Евгения Филипповича Азефа становится членом Боевой Организации социалистов-революционеров. Первое задание - ликвидация министра внутренних дел Плеве, жесткого реакционера, символической личности, олицетворявшей в глазах революционеров и народа каменный лик Системы, ощерившийся оскал защитника капитализма и эксплуатации, жестокого представителя отчужденной от нации, выродившейся, омертвевшей, коррумпированной позднеромановской элиты. Боевая Организация видела в предстоящем теракте символический жест. Надо доказать народу, что Система не всесильна, что она держится на гипнозе и иллюзии, что ее мощь фиктивна, основана на всеобщей покорности и безгласности, пассивности и конформизме. Ликвидация Плеве, демонстрация решительного революционного террора представлялась Савинкову и его соратникам по Боевой Организации жестом, направленным не просто против конкретной личности, но против всеобщего сна, против сервильной бараньей покорности, против бесконечной подпитки самой Системы страхом и коллаборационизмом масс и нерешительностью умеренных эволюционных, а не революционных сил. Революция против эволюции. Героический жест жертвенного террора против нерешительных и трусоватых протестов умеренных. На Плеве в сущности было наплевать. Задача Савинкова - разбудить народ к жесту, показать, что он - не вошь дрожащая, и что право имеет... Не отдельный индивид, он вообще не в счет, его дело сгореть в огне восстания. Народ, нация, тайная параллельная Русь, затравленная и перекореженная отчужденным, псевдопатриотическим и западническим по сути, капиталистическим по экономическим формам эксплуатации отвратительным десакрализированным, порвавшим все связи с национальной Святостью, с Москвой Третьим Римом - петербургским романовским самодержавием.

В подготовке убийства Плеве участвуют знаменитые фигуры русского революционного террора - Дора Бриллиант , народоволец Егор Сазонов , изготовитель бомб и самодельного динамита Максимилиан Швейцер и самый яркий и обаятельный персонаж всей этой линии - Иван Каляев , который, возможно, был самым близким и духовно родственным человеком для Савинкова, с которым он постоянно сверял свои самые интимные переживания и мысли. Ваня Каляев, архетип русского революционера. Если сам Савинков - Сверхчеловек, Ставрогин, герой тевтонского мифа, идущий по драматической дороге по ту сторону добра и зла, некий мужской, сугубо мужской тип, то Иван Каляев - Шатов и Кириллов в одном лице. Это парадигма русской мятущейся, бездонно религиозной, бесконечно жертвенной, интимно этической, женственно эсхатологической натуры. Каляев относится к Боевой Организации эсеров, к самой партии как к малой Церкви, к ордену, объединяющему людей в чистом и парадоксальном стремлении к Новому Миру, новой живой реальности. Поэтому и сам Савинков и его жена, Вера Глебовна, так же безусловно преданная революции, становятся для него настоящей семьей. Иван Каляев мучим духовной проблемой - Вера и Революция. Как совместить это? Великий вопрос Руси: Вера и Революция, Вера и Революция, Вера и Революция.

В своем автобиографическом романе - прекрасном романе “Конь Бледный” - Борис Савинков так описывал беседы с Каляевым в ходе подготовки убийства губернатора.

“Ваня пришел в высоких сапогах в поддевке, переодетый в извозчика. У него теперь борода и волосы острижены в скобу. Он говорит:

Послушай, думал ты когда-нибудь о Христе?

О ком? - переспрашиваю я.

О Христе? О Богочеловеке Христе?... Думал ли ты, как веровать и как жить? Знаешь, у себя на дворе я часто читаю Евангелие и мне кажется, есть только два, только два пути. Один - все позволено. Понимаешь ли, все. И тогда Смердяков. Если, конечно, сметь, если на все решиться. Ведь если нет Бога, и Христос - человек, то нет и любви, значит, нет ничего... И другой путь - путь Христов ко Христу... Слушай, ведь если любишь, много по-настоящему любишь, можно тогда убить, или нельзя?

Я говорю:

Убить всегда можно.

Нет, не всегда. Нет, убить - тяжкий грех. Но вспомни: нет больше той любви, как если за други положить душу свою. Не жизнь, а душу. Пойми: нужно крестную муку принять, нужно из любви для любви на все решиться. Но непременно, непременно из любви и для любви. Иначе опять Смердяков, то есть путь к Смердякову. Вот я живу. Для чего? Может быть, для смертного моего часа живу. Молюсь: Господи, дай мне смерть во имя любви. А об убийстве ведь не помолишься. Убьешь, а молиться не станешь... И ведь знаю: мало во мне любви, тяжел мне мой крест.

Помнишь, Иоанн в Откровении сказал? В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее, пожелают умереть, но смерть убежит от них”. Что же, скажи, страшнее, если смерть убежит от тебя, когда ты будешь звать ее и искать ее? А ты будешь искать. Как прольешь кровь? Как нарушишь закон?”

Борис Савинков идет иным путем, нежели Ваня Каляев, но эти пути неразрывно переплетены - путь народного, рыдающего, жертвенного, женственного мистика и трагический путь холодного сверхчеловека. На самом деле, они повязаны глубинным родством - нервный религиозный фанатик-парадоксалист не так слаб, как можно было бы заподозрить. Он истинный аскет, он подчиняет свое существо невероятной дисциплине. Он в некотором смысле не менее жесток и холоден, чем Савинков. Он встает, идет и убивает. Высокий и чистый идеал для него затмевает всякую реальность. Но и сам Савинков, предстающий в своих текстах отрешенным и спокойным, рассудительным и бесстрастным, постоянно выказывает удивительную тонкость души. Он с нежностью смотрит на то, как чистые, красивые и возвышенные юноши и девушки жертвенно приходят, чтобы отдать свои тела и души, главное, души - эти тонкие, чувствительные, алчущие истины и красоты души - в жестокое, мученическое дело Революции, дело Террора. Для Савинкова они братья и сестры, дети, возлюбленные, родные, ангелы. Он с тихой строгостью всматривается в смерть - свою и чужую, в смерть товарищей и жертв. Там, за бархатной завесой, за опадающей известкой скудного материального мира - торжественный, бархатный покой Истинного Бытия, лучи Нового Града. В Боевой Организации Бориса Савинкова, в революционном терроре сходятся воедино в призматической концентрации все силовые линии русской истории, пошедшей после жутких лет Раскола, после аввакумового сожжения по страшным и тайным путям, где святость уже более не отделима от преступления, а бунт чреват высокой страстью к Возврату. Революционный нигилизм русских революционеров - прямое и нетронутое продолжение восстания “параллельной России”, загнанной уже Тишайшим и окончательно забитой Петром в скиты, болота, леса, горы и безлюдные берега окраин. Мы никогда не поймем русскую историю, если мы не поймем раскола, внутренней двойственности Руси и России, тайного противостояния, где восстание и бунт, Революция глубоко, отчаянно консервативны, а реакция - либеральна и прогрессивна. После 1666-го года все в России перевернуто с ног на голову. Узурпация считается легитимной, защитники Традиции приравнены к ниспровергателям устоев. Там, только там корни жизни и жеста Бориса Савинкова, великого русского национального террориста, убийцы, освященного высоким призванием, палача, исполняющего ангельскую миссию... Борис Савинков, самое интересное, самое нагруженное смыслом, самое символическое и трагическое, самое знаковое в истории русской революции, в трагической и парадоксальной летописи национального террора.

Покушение на Плеве удается. Хотя не с первой попытки. Сам Савинков описывает его в своих “Воспоминаниях террориста” так.

“Прошло несколько секунд. Сазонов исчез в толпе, но я знал, что он идет по Измайловскому проспекту параллельно Варшавской гостинице. Эти несколько секунд показались мне бесконечно долгими. Вдруг в однообразный шум улицы ворвался тяжелый и грузный, странный звук. Будто кто-то ударил чугунным молотом по чугунной плите. В ту же секунду задребезжали жалобно разбитые в окнах стекла. Я увидел, как от земли узкой воронкой взвился столб серо-желтого, почти черного по краям дыма. Столб этот, все расширяясь, затопил на высоте пятого этажа всю улицу. Он рассеялся также быстро, как и поднялся. Мне показалось, что я видел в дыму какие-то черные обломки.

Когда я подбежал к месту взрыва, дым уже рассеялся. Пахло гарью. Прямо передо мной, шагах в четырех от тротуара на запыленной мостовой я увидел Егора Сазонова. Он полулежал на земле, опираясь левой рукой о камни и склонив голову на правый бок. Фуражка слетела у него с головы, и его темно-каштановые кудри упали на лоб. Лицо было бледно, кое-где по лбу и по щекам текли струйки крови. Глаза были мутны и полузакрыты. Ниже живота начиналось темное кровавое пятно, которое, расползаясь, образовывало большую багряную лужу у его ног.

Странно, но в этот момент я совсем не заметил, что в нескольких шагах от Егора Сазонова лежал изуродованный труп Плеве.”

Покушение удалось. Плеве нет. Магия Системы подорвана. Как много, как много добиться лишь индивидуальным террором! Все в нерешительности и даже если ненавидят, люто ненавидят, то молчат, от страха от обессиливающего влажного гипноза всемогущества Власти. И в этот момент, когда тяжесть всего карательного, репрессивного аппарата парализует волю и действия, находятся мистические воины, пробужденные, восставшие, братья по апокалиптическому ордену Утренней Звезды - находятся и поднимаются над словами и укорами, восходят к солнечным и жертвенным, мученическим пикам Террора. Террора как самопожертвования, как трагического прокладывания пути остальным. Ведь кто-то должен быть первым, кто-то должен начать, кто-то должен погубить себя, даже свою душу, чтобы открыть нации путь к Свободе, Справедливости и солнечному великому Будущему. Плеве нет. Свершилось. Брешь в каменной стене Системы прорвана. Поднимается пламенный воздух свободы. Качаются троны тиранов и узурпаторов, прозападных, марионеточных карикатур на истинно духовные и истинно национальные ценности.

“Идет дело крестьянское, христианское... ”

Так говорит друг и брат Бориса Савинкова, Иван Каляев, тот, кто убьет губернатора.

“Слушай, я верю: вот идет дело крестьянское, христианское, Христово. Во имя Бога, во имя Любви. Верю, народ наш русский - народ Божий, в нем любовь, с ним Христос. Наше слово - воскресшее Слово: ей, гряди Господи! Иду убивать, а сам в Слово верую, поклоняюсь Христу. Больно мне, больно”.

Каляев, Сазонов, Дора Бриллиант, сам Борис Савинков - все они боевики-эсеры-террористы, народники исполнены мистическим переживанием бытия и общества. И снова вялый тлеющий мозжечок посредственности, трусоватого молчаливого большинства, брюзжит -

вырожденцы, фанатики, извращенцы, инородцы, заговорщики, масоны, фашисты, экстремисты, садисты...

Ничего не понимают люди, брошенные в разверстое кровоточащее лоно вселенской полночи, изуродованные кукольные душонки слушателей, зрителей, читателей, тружеников и отдыхающих. Мы живем в сердце великой мистерии, апокалипсической драмы, финального акта Истории. Все силы, все энергии бытия, все смысловые и духовные линии Времени напряжены до предела. На карту поставлен исход и смысл самого творения. Решается все. Выбор тяжелее вселенной... И именно сегодня.. И именно нами... И именно в России... Политика, общество, даже экономика не что-то отдельное - это лишь наиболее внешние, наиболее грубые и материальные области Великой Битвы, сумасшедшей, драматической борьбы, пронизывающей мир сверху донизу - от головокружительных высот ангелических небес до жгуче кровавых, плотских бездн раскаленного ада. Выбор касается всего и всех. Каменно нависло небо, тяжелая, мутная масса последней Луны над тем, кто выбирает между партией или идеологией, между тем или иным вождем, между тем или иным политическим проектом. За все будет сполна заплачено кровью, потоками крови, океанами крови. Не отговоритесь и не отсидитесь, не отмахнетесь и не отвертитесь, не спрячетесь и не прикинетесь простыми “телезрителями”, наивно вверяющими газетам и телеведущим, несущим преступную чепуху, змеино гипнотизирующим стадо покорных и восприимчивых ублюдков, последних людей заканчивающегося Железного века. Боевая организация социалистов-революцинеров поставила на карты свои жизни и души не из личной патологии. Просто наиболее тонкие и глубокие натуры переживают эсхатологическую драму остро и телесно - как, собственно, и следует ее переживать достойным и полноценным человеческим существам. Поэтому вопрос: социализм или капитализм, свобода или рабство, нация, русский народ или космополитическая каста эксплуататоров имеет для них метафизическое значение. Стоп. Кажется, на лицо парадокс. Каким образом эсеры, нигилисты, ниспровергатели оказываются в числе защитников Традиции? Дело в том, что на самом деле консерватизм - это еще не традиция. Русский раскол и особенно собор 1666-1667 годов лишил империю и официальную церковь эсхатологической легитимации, основанной на апокалипсической функции симфонии властей в православной державе, а русская монархия утратила смысл “держащего”, “катехона”. Истинная Святая Русь ушла в бега, под воду Китежа, в леса и скиты, в тайны логова бегунов и скрытников, в темные радения духовных христиан... На поверхности же осталась подделка, скорлупа, имитация, суррогат, картонный фасад с нарисованными зданиями. Этот омерзительный, безвкусный, малярийный, гниющий и чванливый Петербург... Консерваторы, по видимости, стали исполнять функции либералов и реформаторов, а истинные хранители Святой Руси, национального ковчега Спасения ушли в Революцию.

Здесь-то мы и встречаем их... Их, страждущих, мучающихся, верующих, свято верующих русских людей, русских по духу, по посвящению, по масштабу великой, кровавой и солнечной, брачной и возвышенной, страстной Национальной Мечты....

Против петербургской России, Системы - народный, загнанный, забитый и униженный, сосланный, обессиленный, но живой, такой живой в коллективном бессознательном Третий Рим. Последний Рим. Это его голос слышен в треске револьверов и гулком взрыве бомб. Красный Рим. Рим Бориса Савинкова.

После Плеве группа Савинкова готовит покушение на московского губернатора - великого князя Сергея Александровича. На этот раз счастье улыбнулось Ивану Платоновичу Каляеву. Убийца страдает и счастлив. Оба чувства вместе. На высотах человеческого духа пропадает деление на плохое или хорошее, на восторг и боль, на огонь и свет. Все едино и сильно. Все по ту сторону. Это - таинственная печать Бытия, тайного голоса вещей. То, что причастно к нему, не разлагается на составляющие, все цельно, слито, головокружительно сильно. Иван Каляев повешен в Шлиссельбургской крепости. “Я счастлив за себя, что с полным самообладанием могу отнестись к моему концу,” - последние слова из его последнего письма. Через год в Севастополе схвачен и сам Савинков. Его арестовывают целым взводом - такой ужас он вселяет Системе. Миновать виселицы нет никакой надежды. Но спасение и не входит в планы Савинкова.

Ведь “он не представлял себе своего участия в терроре иначе как со смертным концом, более того, он хотел такого конца: он видел в нем, до известной степени, искупление неизбежному и все-таки греховному убийству”.

Так Борис Савинков писал об одном из товарищей по террору, но в полной мере это может быть отнесено и к нему самому.

В романе “Конь Бледный” Савинков так описывает свое заключение и его исход.

“Помню, я сидел в тюрьме и ждал казни. Тюрьма была сырая и грязная. В коридоре пахло махоркой, солдатскими щами. За окном шагал часовой. Иногда через стену с улицы долетали обрывки жизни, случайные слова разговора. И было странно: там за окном море, солнце и жизнь, а здесь одиночество и неизбежная смерть... Днем я лежал на железной койке и читал прошлогоднюю “ниву”. Вечером тускло мерцали лампы. Я украдкой влезал на стол, цепляясь за прутья решетки. Видно было черное небо, южные звезды. Сияла Венера”.

Да, это она - “утренняя и вечерняя звезда”, та, которая обещана в Апокалипсисе побеждающему. Сияла Венера. Сияла Борису Савинкову, приговоренному к смерти, ждущему смерти, покорного смерти, вестника и жениха смерти... смерти и новой жизни, нового воскрешения...

“Я говорил себе: еще много дней впереди, еще встанет утро; будет день, будет ночь”.

Обратите внимание - в текстах этого безжалостного террориста постоянно проскальзывают религиозные, библейские и евангельские мотивы.

“И был вечер и было утро” - день шестой... “Я увижу солнце, я увижу людей. Но как-то не верилось в смерть. Смерть казалась ненужной и потому невозможной. Даже радости не было, спокойной гордости, что умираю за дело. Было какое-то странное равнодушие. Не хотелось жить, но и умирать не хотелось. Не тревожил вопрос, как прожита жизнь, не рождались сомнения, что там - за темною гранью. А вот помню: меня занимало, режет ли веревка шею, больно ли задыхаться? И часто вечером, после проверки, когда на дворе затихал барабан, я пристально смотрел на желтый огонь моей лампы, стоявшей на покрытой хлебными крошками тюремном столе. Я спрашивал себя: нет ли страха в душе? И отвечал себе: нет. Потому что мне было все равно... А потом я бежал. Первые дни в сердце было то же мертвое равнодушие. Машинально я делал все так, чтобы меня не поймали. Но зачем я это делал, зачем я бежал - не знаю.

Почему любовь дает не радость, а муку? Любовь... Любовь... О Любви говорил Ваня Каляев, но о какой? И знаю ли я какую-нибудь любовь? Ваня знает. Но его уже нет”.

Борис Савинков проходит весь путь революции от начала до конца. После Февральского переворота он назначается “управляющим военным министерством” при Временном правительстве. К большевикам у него отношение крайне негативное. Для этого есть несколько оснований. Во-первых, Савинков, как большинство левых эсеров, убежденный русский националист, а следовательно, классово-интернационалистский подход большевиков ему чужд. Во-вторых, он сторонник первоочередного освобождения крестьянства как наиболее традиционного, религиозного и истинно национального класса, тематика диктатуры пролетариата ему чужда. И наконец, он сторонник героического действия, апологет сильной личности, теоретик и практик великой идеи Русского Сверхчеловека. Большевики же акцентируют роль масс, принижая индивидуальный героизм. Все это приводит Савинкова к белым. С большевиками он сражается столь же яростно, жестоко и радикально, как и с монархией. Вообще стиль Савинкова, одного из виднейших вождей белого дела, очень напоминает барона Унгерна - другого антибольшевистского мистика, аскета, героя, погруженного в бездны парадоксов национальной эсхатологии. Они очень родственны - Унгерн и Савинков. Два воплощения сверхчеловеческого героизма и духовного мистического пути, сопряженного с опасной, страстной и великолепно-жестокой жизнью... И, однако, в романе “Конь Вороной”, где Борис Савинков описывает свое участие в антибольшевистском подходе, есть заметный изъян. Он отдал свое сердце социализму, а вынужден биться бок о бок с монархистами и бандитами, с представителями провалившейся, ненавистной Системы и с шкурными отбросами... Савинков остается самим собой и здесь, но все в романе и в периоде его жизни под лозунгом “Конь Вороной” - все противоречиво и вторично... Заметно, что уже в это время Бориса Савинкова влечет к большевикам. В антибольшевистском лагере Савинков ищет всевозможных союзников - встречается он лично и с Пилсудским и с Черчиллем . Более же всего его привлекает европейский фашизм, который ему естественней и ближе. Но самой близкой реальностью для него явно был национал-большевизм. Если внимательно читать “Коня Вороного”, то совершенно ясно внутреннее уважение Савинкова перед большевиками. Борясь с ними, яростно сопротивляясь им, он все с большей симпатией тянется в их сторону. В 1924 году при переходе советской государственной границы с целью организации в СССР террористической подрывной деятельности Борис Савинков схвачен большевиками. В августе они ему объявляют приговор - смертная казнь. Борису Савинкову еще только 45 лет. Другого бы за одну сотую антибольшевицких зверств чекисты убрали без разговоров. Но к нему, как и к Унгерну, большевики отнеслись поразительно мягко. Савинкову сразу же после оглашения смертного приговора чекисты сообщают новость: приговор изменен, вместо смертной казни - десять лет тюрьмы. Для такого человека - сущий пустяк. В тюрьме Борис Савинков совершает свой последний идеологический вираж, удостоверяющий осевую линию его сложной идеологической эволюции. Он признает себя национал-большевиком и оправдывает красный режим. Едва ли его удалось сломить пытками. Не такой он был человек, да и звучит он довольно искренне.

“После тяжкой и долгой кровавой борьбы с вами, борьбы, в которой я сделал, может быть, больше, чем многие другие, я вам говорю: я прихожу сюда и заявляю без принуждения, свободно, не потому, что стоят с винтовкой за спиной: я признаю безоговорочно Советскую власть и никакую другую”.

Для этого мне, Борису Савинкову, нужно было пережить неизмеримо больше того, на что вы можете меня осудить.

О чекистах, с которыми он сталкивается на Лубянке, Савинков говорит: “Они напоминают мне мою молодость - такого типа были мои товарищи по Боевой Организации”.

В мае 1925 года газеты сообщили, что Борис Савинков покончил жизнь самоубийством. Есть версия, что он бросился в лестничный пролет на Лубянке.

Так, вниз головой, как прыгают в темную воду смерти посвященные - в воду, на дне которой приветливо мерцает им фосфоресцентная морская звезда - “звезда утренняя”, дарованная побеждающим.

Революционер, террорист, отечественный политический деятель - один из лидеров партии эсеров, руководитель Боевой организации партии эсеров, участник Белого движения и писатель Борис Савинков из тех исторических персонажей, о которых и после смерти долгие десятилетия ходят легенды.

Возможно, потому, что Борис Викторович еще при жизни сам приложил руку к собственной героизации.

Пламенная революционная юность

Родился будущий революционер - «многостаночник» в довольно благополучной семье. Отец – товарищ варшавского прокурора (была до революции такая должность), мать – журналистка, драматург. Помимо Бориса в семье было еще четверо детей – три брата и сестры.

Трое из пяти – старший Александр, Борис и Софья активно занимались политикой. Бориса за участие в студенческих беспорядках выгнали из Петербургского университета. В конце 90-х годов XIX века – начале XX века Савинкова за свою революционную деятельность неоднократно арестовывали. В 1902 его выслали в Вологду.

Главный боевик эсеров

Через год Савинков бежал из ссылки в Женеву. В этом городе он вступил в партию эсеров и вошел в ее боевую организацию. Борис Савинков становится одним из опаснейших террористов того времени – при его непосредственном участии готовятся и осуществляются на территории России убийства министра внутренних дел В. К. Плеве и московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, а также неудавшиеся покушения на министра внутренних дел Дурново и вновь назначенного московского генерал-губернатора Дубасова. Савинков играл ключевую роль в организации убийства известного революционного попа Гапона, заподозренного в связях с полицией.

После разоблачения лидера боевой организации эсеров полицейского провокатора Азефа Савинков стал лидером боевиков. За убийством эсерами в 1906 году командующего Черноморским флотом адмирала Чухнина последовал арест Савинкова, его приговорили к смертной казни. Но лидеру боевиков при содействии охраны крепостной гауптвахты, где он содержался, удалось бежать и впоследствии скрыться в Румынии.

«Переквалификация» в Ропшина

Эта вынужденная эмиграция – самый непродуктивный для деятельной натуры Савинкова период – по его же собственному мнению. Хотя именно «на отдыхе» от занятий терроризмом Борис Савинков под псевдонимом В. Ропшин пишет книгу-мемуары «Воспоминания террориста» и публикует повесть «Конь бледный», а затем и роман «То, чего не было» – работы, которые впоследствии будут способствовать героизации образа их автора. Однопартийцам Савенкова эта литературная деятельность очень не нравилась, они хотели даже исключить писателя и публициста из своих рядов.

С началом Первой мировой войны Борис Савинков занимается военной журналистикой, публикует заметки и статьи в различных изданиях. Но ощущение политического бездействия, с которым жил эмигрант, тяготило его, Савинков в письме М. А. Волошину говорил, что у него «перебиты крылья».

Несколько месяцев фавора

Февральская революция 1917 года в России для такого деятельного и амбициозного человека как Борис Савинков была знаком судьбы – 9 апреля он прибывает в Петербург и сразу же окунается в самую гущу политической деятельности. Довольно быстро экс-эмигрант становится второй фигурой Временного правительства после А. Керенского, о котором Савинков поначалу отзывался с восхищением. Но уже в конце августа 1917 года фаворит подал в отставку, вступив с Временным правительством в неразрешимые разногласия по ряду политических вопросов. Ключевых должностей во власти он больше не занимал.

В октябре Бориса Савинкова исключили и из партии эсеров – разуверившийся партиец заявил, что теперь эта политическая организация не обладает «ни моральным, ни политическим авторитетом».

Полномочный представитель антибольшевизма

Про Октябрьскую революцию сам Савинков выразился так: «Октябрьский переворот не более как захват власти горстью людей, возможный только благодаря слабости и неразумию Керенского». С самого начала большевистской революции и до 1919 года Борис Савинков – активный участник Белого движения, один из организаторов Добровольческой армии.

В 1918 году он в Москве сформировал было контрреволюционный «Союз защиты Родины и Свободы», насчитывавший порядка 800 человек, но вскоре организацию, ставившую своей задачей свержение советской власти и продолжение войны с Германией, рассекретили и часть «союзников» арестовали.

Борис Савинков вел переговоры с представителями иностранных держав о помощи Белому движению, встречался с Пилсудским и Черчиллем.

В 1920 году Борис Савинков обосновывается в Варшаве. Идет советско-польская война, и неутомимый политический деятель в Польше занимается формированием антибольшевистки х воинских подразделений, вместе с поэтом Мережковским издает газету «За свободу!».

«Я, Борис Савинков, бывший член Боевой организации Партии социалистов-революционеров, друг и товарищ Егора Сазонова и Ивана Каляева, участник убийств Плеве, великого князя Сергея Александровича, участник многих террористических актов, человек, всю жизнь работавший только для народа, во имя его, обвиняюсь ныне рабоче-крестьянской властью в том, что шёл против русских рабочих и крестьян с оружием в руках».

Показания Б.Савинкова в советской тюрьме.

Борис Савинков, фото из блога

Борис Викторович Савинков родился в 1879 году в Харькове. Отец его служил судьей, мать была сестрой известного художника Ярошенко.

Будущий вождь российского террора начинал как политический вегетарианец - был «экономическим» марксистом. Но бешеное честолюбие и темперамент авантюриста взяли свое: в 1903 году Савинков стал членом Боевой организации эсеров, организаторов нашумевших убийств министра внутренних дел Плеве и великого князя Сергея Александровича. В 1906 году его арестовали и приговорили к повешению, но Савинкову удалось бежать за границу.

В эмиграции Савинков проявил себя как одаренный писатель (его литературный псевдоним - Ропшин). Как ни странно, его волновала нравственная проблема террора. Книги Савинкова «Конь бледный» и «То, чего не было» - истории молодых террористов, безуспешно пытающихся примирить жажду социальной справедливости с евангельскими заповедями.

С началом Первой мировой войны Савинков вступил добровольцем во французскую армию. Февральская революция позволила ему вернуться в Россию. Бывший террорист служил комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте, состоял товарищем военного министра.

Борис Савинков во Временном правительстве 4-го состава, фото из блога , 1917 год

После большевистского переворота Савинков предпринял безуспешную попытку освободить Зимний дворец. Позже он входил в число организаторов Белой армии, руководил антибольшевистскими мятежами в Ярославле, Рыбинске, Муроме.

В начале 20-х годов Савинков объездил все европейские страны в поисках средств для борьбы с советской властью. Он получил аудиенцию у премьер-министра Великобритании Ллойда Джорджа, встретился с Черчиллем, Пилсудским и Муссолини.

В августе 1924 года в результате разработанной ОГПУ операции «Трест» Савинкова заманили на территорию СССР (якобы для встречи с антисоветским подпольем) и арестовали. Суд приговорил его к высшей мере наказания, замененной десятью годами заключения.

Судебный процесс над Борисом Савинковым, фото из блога

Впрочем, в тюрьме Савинков чувствовал себя весьма вольготно: ему разрешали выезжать в город, бывать в ресторанах и театрах. Дзержинский лично позволил гражданской жене Савинкова Любови Деренталь находиться в его камере. Их снабжали винами, продуктами, книгами. От Савинкова ждали политического раскаяния, и он не обманул ожиданий, обратившись к белоэмигрантским кругам с открытым письмом «Почему я признал советскую власть».

Но 7 мая 1925 года он покончил жизнь самоубийством. По официальной версии, выбросился из окна пятого этажа во двор по возвращении с прогулки, воспользовавшись тем, что в комнате, где он находился, не было решеток. Эта внезапная смерть остается тайной до сего дня.

Савинков был невысокого роста, ладно сложенный, хотя и некрасив лицом; голос во время публичных выступлений звучал резко и неприятно. Но в личной беседе Савинков мог очаровать любого. Черчилль свои воспоминания о Савинкове поместил в сборник «Великие современники». По оценке известного английского писателя Сомерсета Моэма, Савинков был «одним из самых удивительных людей, каких мне доводилось встречать».

Литературной наставницей Савинкова была Зинаида Гиппиус. Она подарила ему псевдоним «Ропшин» (под которым одно время выступала сама) и название первого романа - «Конь бледный», который в России стал бестселлером.

Савинков стремился поставить терроризм, так сказать, на научную основу. В 1907 году в Мюнхене талантливый русский инженер-анархист Сергей Бухало пытался по заказу Савинкова построить самолет, способный развивать неслыханную по тем временам скорость 140 км/час. Управляемая террористом-самоубийцей, машина должна была стартовать из Англии и спикировать на Царскосельский, или на Петергофский дворец, покончив с царской семьей.

Савинков был в восторге от проекта, рассматривая его как важнейшее идейное открытие. По его словам, научный прогресс - вот «единственный путь террора». Как мы знаем, эти идеи нашли свое воплощение много позже и в другом месте.

Операция по поимке Савинкова считается классикой работы спецслужб: чекистам удалось убедить его, что в СССР существует подпольная террористическая организация, эмиссары которой (агенты ГПУ) уговорили Бориса Викторовича вернуться в Россию, чтобы возглавить борьбу.

Любовь Ефимовна Сторэ, баронесса Дикгоф-Деренталь, фото из блога

В ночь на 16 августа 1924 года Савинков вместе с Любовью Деренталь перешел советско-польскую границу и был арестован в Минске. Личный досмотр гражданской жены Савинкова проводила агент Валентина Опанская.

Савинков является прототипом террориста Дудкина в романе Андрея Белого «Петербурге», Высокова в «Жизни и гибели Николая Курбова» Ильи Эренбурга, а также выведен под собственным именем в документальной беллетристике Алексея Ремизова и Романа Гуля.

____________________________

«C дороги!»

Так называлась статья в «Русских Ведомостях» известного русского революционера, бывшего руководителя Боевой организации партии эсеров Бориса Савинкова, которая стала поводом для закрытия большевиками одной из последних независимых газет, ещё выходившей по инерции в первые месяцы 1918 года. В марте этого года Савинков ещё оставался в Москве, но уже был на нелегальном положении, создавая в подполье военный антибольшевистский «Союз защиты Родины и Свободы». Летом 1918 года его члены поднимут целую серию антисоветских восстаний, самым известным из которых станет восстание в Ярославле. Последний редактор «Русских ведомостей» Петр Егоров за публикацию статьи Савинкова был отдан под суд и приговорен к трём месяцам тюрьмы.

С дороги!

Что они с моей Россией сделали!...

Так сказала мне одна девушка с простым и добрым русским лицом и заплакала.

Это слово запомнилось мне. И теперь, оставив Москву - пустыню мерзости, позора и запустения, - я повторяю его и твержу его про себя здесь, в теплушке, под стук дребезжащих колес и под ругань «товарищей»-красногвардейцев. Моя Россия. Да, моя, и ваша, и каждого из нас, русских. Уразумеем ли мы это или по-прежнему будем ходить во тьме, не имея сил ни для ненависти, ни для любви, ни для бесстрастия.

Мы негодуем на декреты большевиков, возмущаемся бесстыдно-похабным миром, чувствуем себя и униженными, и опозоренными, и во власти любого «товарища» Стучки, и все-таки ничего не можем. Не можем, ибо не смеем. Мятежный дух отлетел от нас. Нашей ненависти хватает лишь на ше**ание по уголкам, нашей любви хватает лишь на словесное «сочувствие» Дону, и наше бесстрастие выражается единственно в том, что мы давно махнули на все рукой: моя хата с краю, слава богу, что расстреляли соседа, а не меня...

Москва... как много в этом звуке для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось! Вот, окружен своей дубравой, Петровский замок. Мрачно он недавнею гордится славой. Напрасно ждал Наполеон, последним счастьем упоенный, Москвы коленопреклонённой с ключами старого Кремля: нет, не пошла Москва моя к нему с повинной головою...

Моя Москва - моя Россия. Пушкин понимал, что значит это короткое слово. Он понимал всю глубину его неземного значения. И он был счастлив каким-то недосягаемым счастьем. Он мог с удовлетворением сказать, что в годину бедствий и всенародного горя его поколение, поколение его старших братьев, ощущая Россию как свою, умело отстоять ее целость и сберечь ее честь, её унаследованную от предков славу. Москва не преклонила колени и не унизилась до признания победителем чужеземца. Так было. Но так ли это теперь? Не забудем, что Ленин, Натансон и К° приехали в Россию через Берлин, т.е. что немецкие власти оказали им содействие при возвращении на родину. Даром ничего не делается, и за услугу Ленин, Натансон и К°, конечно, заплатили услугой. Сперва «Солдатская правда», потом обнажение фронта, потом Брест-Литовск и, наконец, невероятный... Карахановский мир... «Что они сделали с моей Россией!..» Ведь надо было быть фанатиком или подкупленным человеком, чтобы серьезно утверждать, что «международный пролетариат нас поддержит». И, конечно, только безумец или преступник мог на этой «поддержке» строить свои политические расчеты. А когда Ленин, Натансон и К° сделали свое дело и разрушили без остатка былую российскую мощь, немцы подняли закованный в броню кулак. Ленин тотчас же смирился, ибо он чужд «революционным фразам». Зато остальные, разные Мстиславские и Кацы, завопили об обороне отечества, не просто отечества моей России, а какого-то нового, социалистического, выдуманного или вычитанного из книг.

Но кто же поверит, что люди, разрушавшие армию и заявлявшие громко, что «родина - предрассудок», хотят защищать Россию?

Защитить ее они, конечно, не в силах, но я не верю даже в искренность их желания. И съезд Советов своей резолюцией признал, что Ленин бесспорно прав и что нам, русским людям, надлежит примириться с потерей Финляндии, Эстляндии, Лифляндии, Курляндии, Белоруссии, Литвы, Украины и части Кавказа, и что нам, русским людям, надлежит примириться, что Россия, как государство, больше не существует, а существуют отдельные города и деревни, экономически зависимые от чужеземца и низведенные политически до значения Польши после её раздела. Не сбылась ли мечта Вильгельма II? Не заслужили ли господа народные комиссары немецкий железный крест?

Большевики служили и служат немцам. Не одни только большевики. Разве «селянский министр» Чернов не служил Вильгельму II, когда в течение 2 ½ лет издавал свою пораженческую газету «Мысль», где доказывал, что Россия должна быть разбитой? Теперь Чернов - оборонец. Он мечет молнии против большевиков. Но нам-то, эмигрантам, жившим с ним бок о бок в Париже, известен его настоящий лик. А Мартов, протестующий против «похабного мира»? Не его ли газета «Голос» конкурировала с черновской «Мыслью»? А другие циммервальдисты, большие и малые социалисты-революционеры и социал-демократы? Что они сделали с моей Россией?.. И какую веру нужно сохранить в своем сердце, чтобы, пройдя через предательство, измену, малодушие, легкомыслие, празднословие, оплёвывание родины, непонимание свободы, через Либера, Дана, Керенского, Чернова и Гоца, все-таки сказать: «Да, верую в демократию, да, верую в грядущий социализм!»

Вот левые. Каковы же правые? Для кого же тайна теперь, что Россия покрыта сетью немецких сообществ и что наши «реставраторы» - покорные слуги Николая II - идут рука об руку с неприятелем. Для кого же тайна теперь, что есть множество русских, которые спят и видят во сне, что немцы уже вошли в Петроград и что на Невском проспекте уже стоит блюститель порядка - немецкий шутцман. Хоть с чертом вместе, лишь бы против большевиков... Что они делают с моей Россией?... Да, конечно, большевики - национальное бедствие, да, Мартов - национальное бедствие, да, конечно, Чернов - национальное бедствие. И конечно, и большевики, и Чернов, и Мартов не должны избегнуть того закона, согласно которому «по делам вашим воздастся вам».

Но Россия должна быть спасена не с помощью чужеземцев, не силой немецких штыков, а нами, и только нами самими. Только мы, русские, - хозяева земли Русской. И пусть не говорят, что мы слабы, что без Вильгельма II нам не устроить своего государства. Не для того три года подряд проливалась русская кровь, чтобы в решительную минуту забыть об этих потоках крови и, следуя большевистской программе, «протянуть противнику руку». И если всякое соглашательство с большевиками и есть измена отечеству, то измена отечеству есть и всякое соглашение с немцами. Об этом надлежит помнить. Надлежит помнить, что русский народ погибнуть не может и что рано или поздно русские люди уразумеют, наконец, что значит моя Россия, и что измена никогда и никому не простится. И ошибочно думать, что ныне можно вернуться к Николаю II. Тем, которые мечтают о реставрации, следует не забыть, что Николай II означает новые «великие потрясения». Когда же кончатся российские «потрясения»? Когда же моя Россия будет свободной и сильной?

В вагоне красноармейцы, и стук безрессорных колес, чад, и семечки, и косноязычие. Позади - опозоренная Москва, опозоренная Россия, впереди... Но я не хочу, я не смею думать о том, что ожидает нас впереди. Я знаю одно, то, что я, усвоив в юные годы: «В борьбе обретёшь ты право свое». Надо бороться. Бороться с немцами и бороться с большевиками.

Б. Савинков

____________________________

Бледные речи бледного всадника

В самой злобной и наглой из московских контрреволюционных газет, а именно «Русские Ведомости» вновь вынырнул бывший беллетрист-террорист или террорист-беллетрист, пресловутый Б.Савинков. До последнего времени этот авантюрист организовывал на Дону черносотенные банды вместе с Калединым, Корниловым и Алексеевым. После разгрома донской контрреволюции он успел оттуда унести ноги и теперь вылез на свет Божий в «профессорской» газете под руку с не менее известным мошенником пера, г.Истинноруссовым? И то сказать! Где и выезжать на бледном коне этому активному контрреволюционеру, как не в обнаглевших «Истинно-русских Ведомостях»?

Пока он, впрочем, не гарцует на «бледном коне», а скромно улепётывает из Москвы (?) в теплушке, опасаясь, как бы на него не обратили внимания «товарищи»-красногвардейцы, резкие речи которых он слышит тут же возле себя. Из его путевых заметок, появившихся в № 44 «Русск.Вед.» можно заключить, что сей мужчина мнит себя по меньшей мере провиденциальным кандидатом на пост того диктатора, пришествие которого возвещает его партийный товарищ г.Баранов в «понедельник, Власть Народа».

«Моя Россия», - заявляет он самоуверенно, из дипломатических соображений приписывая эти слова какой-то девице и для отвода глаз прибавляя: «и ваша, и каждого из нас, русских».

Из дальних странствий возвратясь, сей «патриот своего отечества и мерзавец своей жизни», обозрев события, ходом оных остался весьма недоволен! «Что они сделали с моей Россией!» Кто «они»? Ну, да ясно: конечно, большевики и другие «интернационалисты». То ли дело Корнилов и Каледин!

Поверив редакции «Рус.Вед.», что революция кончена, г.Савинков начинает говорить тоном Алексиевского в дни белого террора Керенского и Церетели, будучи при этом глубоко уверен, что ни он, ни приютившая его погромная редакция не получат за это чувствительного щелчка по носу.

«Не забудем, что Ленин, Натансон и К° приехали в Россию через Берлин, т. е. что немецкие власти оказали им содействие при возвращении на родину. Даром ничего не делается, и за услугу Ленин, Натансон и К°, конечно, заплатили услугой. Сперва «Солдатская правда», потом обнажение фронта, потом Брест-Литовск и, наконец, невероятный... Карахановский мир... «Что они сделали с моей Россией!..»

Савинков строг, но справедлив. Признав большевиков слугами Германии, он не щадит и социал-предателей. Этой распределительной справедливости он, видимо, научился у Корнилова, взгляды которого за своей подписью излагает на столбцах весталки с провалившимся носом:

«Большевики служили и служат немцам. Не одни только большевики. Разве «селянский министр» Чернов не служил Вильгельму II, когда в течение 2 ½ лет издавал свою пораженческую газету «Мысль», где доказывал, что Россия должна быть разбитой? Теперь Чернов - оборонец. Он мечет молнии против большевиков. Но нам-то, эмигрантам, жившим с ним бок о бок в Париже, известен его настоящий лик. А Мартов, протестующий против «похабного мира»? Не его ли газета «Голос» конкурировала с черновской «Мыслью»? А другие циммервальдисты, большие и малые социалисты-революционеры и социал-демократы? Что они сделали с моей Россией?.. И какую веру нужно сохранить в своем сердце, чтобы, пройдя через предательство, измену, малодушие, легкомыслие, празднословие, оплевывание родины, непонимание свободы, через Либера, Дана, Керенского, Чернова и Гоца, все-таки сказать: «Да, верую в демократию, да, верую в грядущий социализм!»

Это Савинков-то верит в демократию и социализм! Ну, а редакция «Истинно-Русских Ведомостей», и Корнилов с Алексеевым тоже верят? А те юнкера и офицеры из организованных Савинковым донских отрядов, которые пели «Боже, Царя храни!» и убивали рабочих, тоже верят в демократию и социализм?

«Вот левые. Каковы же правые? Для кого же тайна теперь, что Россия покрыта сетью немецких сообществ и что наши „реставраторы“ - покорные слуги Николая II - идут рука об руку с неприятелем. Для кого же тайна теперь, что есть множество русских, которые спят и видят во сне, что немцы уже вошли в Петроград и что на Невском проспекте уже стоит блюститель порядка - немецкий шутцман. Хоть с чертом вместе, лишь бы против большевиков... Что они делают с моей Россией?.. Да, конечно, большевики - национальное бедствие, да, Мартов - национальное бедствие, да, конечно, Чернов - национальное бедствие. И конечно, и большевики, и Чернов, и Мартов не должны избегнуть того закона, согласно которому „по делам вашим воздастся вам“. Но Россия должна быть спасена не с помощью чужеземцев, не силой немецких штыков, а нами, и только нами самими. Только мы, русские, - хозяева земли Русской.»

Но бороться с правыми ни этот организатор черносотенных банд, ни приютившая его контрреволюционная газета, конечно, не думают. Ибо дальше вывод нашего авантюриста гласит: «надо бороться с немцами и бороться с большевиками». О правых он забыл. Забывчивость понятная. Господа Савонаролы в известных отношениях не злопамятны.

Кто же будет бороться? Здесь нашим бледным рыцарем овладевают сомнения:

«Мятежный дух отлетел от нас. Нашей ненависти хватает лишь на ше**ание по уголкам, нашей любви хватает лишь на словесное „сочувствие“ Дону, и наше бесстрастие выражается единственно в том, что мы давно махнули на все рукой: моя хата с краю, слава богу, что расстреляли не меня, а соседа...»

На массовые выступления черной сотни и «академических» контрреволюционеров наш мастер красного цеха сейчас не надеется. На что он рассчитывает? Слушайте намеки этого бандита:

«Я знаю одно, то, что я, усвоив в юные годы: «В борьбе обретешь ты право своё».

Попробуйте только, г.авантюрист, опозоривший этот, некогда популярный лозунг! Попробуйте применить излюбленное вами средство убийства из-за угла, которое вы угрожаете теперь направить против выразителей воли и защитников интересов подавляющего большинства русского трудового народа, - и вы увидите, к чему это приведет вас и ваших вдохновителей из «профессорских», генеральских и иных кругов! Всякое долготерпение имеет пределы. Не играйте же с огнем, господа!

Автор столь важной публикации не указан. Можно предположить, что в столь важном деле (да и по стилю автора похоже) им был сам главный редактор тогдашний «Известий», Юрий Стеклов (настоящее имя Овший Нахамкис), впоследствии - один из авторов первой советской «ленинской» Конституции 1924 года. «Кончил» Стеклов также плохо, как и Савинков: в 1938 году в числе «старых большевиков» был репрессирован и погиб в сталинском ГУЛАГе.

Источник: Википедия

Отец Савинкова, Виктор Михайлович, - товарищ прокурора окружного военного суда в Варшаве,
за либеральные взгляды уволенный в отставку, умер в психиатрической лечебнице;
мать, Софья Александровна, урождённая Ярошенко (1852/1855-1923, Ницца), сестра
художника Н. А. Ярошенко - журналистка и драматург, автор хроники революционных
мытарств своих сыновей (писала под псевдонимом С. А. Шевиль). Старший брат
Александр - социал-демократ, был сослан в Сибирь, покончил с собой в якутской
ссылке в 1904; младший, Виктор - офицер русской армии (1916-1917), журналист,
художник, участник выставок «Бубнового валета», масон. Сёстры: Вера (1872-1942;
в замужестве Мягкова) - учительница, критик, сотрудник журнала «Русское
богатство»; София (1887/1888-после 1938; в замужестве Туринович) - эсерка,
эмигрантка.
Савинков учился в гимназии в Варшаве (одноклассник И. П. Каляева), затем в
Петербургском университете, из которого исключён за участие в студенческих
беспорядках. Заканчивал образование в Германии.
В 1897 году арестован в Варшаве за революционную деятельность. В 1898 входил в
социал-демократические группы «Социалист» и «Рабочее знамя». В 1899 арестован,
вскоре освобождён. В том же году женился на Вере Глебовне Успенской , дочери
писателя Г. И. Успенского, имел от неё двух детей. Печатался в газете «Рабочая
мысль». В 1901 работал в группе пропагандистов в «Петербургском союзе борьбы за
освобождение рабочего класса». В 1901 арестован, в 1902 выслан в Вологду , где
работал непродолжительное время секретарём консультации присяжных поверенных при
Вологодском окружном суде.
Лидер Боевой организации
В июне 1903 года Савинков бежит из ссылки в Женеву, где вступает в партию
эсеров и входит в её Боевую организацию. Принимает участие в подготовке ряда
террористических актов на территории России: убийство министра внутренних дел В.
К. Плеве , московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича ,
покушения на министра внутренних дел Дурново и на московского
генерал-губернатора Дубасова .
Савинков становится заместителем руководителя Боевой организации Азефа , а после
его разоблачения - руководителем. Вместе с Азефом выступает инициатором убийства
священника Георгия Гапона , заподозренного в сотрудничестве с Департаментом
полиции. (Б. Савинков. Воспоминания террориста. Часть II, глава I). В
1906 году арестован в Севастополе по доносу Азефа и приговорён к смертной казни,
но бежал в Румынию. Адвокатом у Савинкова был В.А. Жданов.
В ночь после побега Савинков написал следующее, отпечатанное в большом
количестве экземпляров извещение.
«В ночь на 16 июля, по постановлению боевой организации партии
социалистов-революционеров и при содействии вольноопределяющегося 57
Литовского полка В. М. Сулятицкого, освобождён из-под стражи содержавшийся на
главной крепостной гауптвахте член партии социалистов-революционеров Борис
Викторович Савинков.
Севастополь, 16 июля 1906 г.»
Эмиграция
Из Румынии через Венгрию переправляется в Базель, потом в Гейдельберг в
Германии. В Париже зимой 1906-1907 года Савинков познакомился с Д. С.
Мережковским и З. Н. Гиппиус , ставшими его литературными покровителями. Основной
литературный псевдоним Савинкова - В. Ропшин - «подарен» ему Гиппиус, раньше
выступавшей под ним. В 1909 пишет книгу «Воспоминания террориста», в том же году
публикует повесть «Конь бледный», в 1914 - роман «То, чего не было». Эсеры
скептически восприняли литературную деятельность Савинкова, видя в ней
политические памфлеты, и требовали его изгнания из своих рядов.
После разоблачения Азефа в конце 1908 года Савинков, долгое время не веривший в
его провокаторскую деятельность и выступавший его защитником на эсеровском «суде
чести» в Париже, пытался возродить Боевую организацию (однако ни одного
успешного теракта в этот период организовать не удалось) и занимался этим вплоть
до её роспуска в 1911 году, после чего уехал во Францию и занялся прежде всего
литературной деятельностью. В 1912 году от второго брака с

Биографические сведения см. во вступительной статье "Опаленные идеей революции" .

Савинков родился в 1879 году в Варшаве, где его отец около двадцати лет служил по министерству юстиции. Даже ненавидевшие всех русских поляки и за глаза, и в глаза называли его "зацны сендзя", то есть "честный судья". Словно по иронии судьбы, сын "честного судьи" стал опаснейшим террористом. Примечательно, что свою политическую карьеру Савинков начинал как социал-демократ. Но эсдеки не удовлетворяли его бурный темперамент, их программы казались ему пресными и бесперспективными. Он переметнулся к эсерам и вплоть до 1907 года был одним из руководителей их Боевой организации . Именно Савинков стал вдохновителем и организатором убийства в Петербурге 15 июля 1904 года реакционного министра внутренних дел В. К. Плеве (исполнитель Егор Сазонов приговорен к вечной каторге, в ноябре 1910 года покончил жизнь самоубийством) и в Москве 4 февраля 1905 года московского генерал- губернатора великого князя Сергея Александровича (исполнитель Иван Каляев казнен в Шлис-сельбургской крепости 10 мая 1905 года).

14 мая участник заговора матрос Иван Фролов на выходе из собора после богослужения метнул бомбу в коменданта Севастопольской крепости генерал- лейтенанта Неплюева . Генерал остался жив, а сам покушавшийся и еще шесть человек из толпы убиты, около сорока - ранены. Почти все участники заговора, в том числе Савинков, были арестованы. Однако вскоре Савинков из камеры смертников с помощью служившего в карауле Севастопольской военной тюрьмы вольноопределяющегося 51-го Митавского полка Василия Сулятицкого бежал. Той же ночью отставной лейтенант флота Борис Никитенко принял его на борт крохотного мотобота и переправил в Румынию . Впоследствии оба спасителя Савинкова были казнены.

Страшным моральным ударом по Савинкову, положившим конец карьере боевика, стало разоблачение его многолетнего друга, видного руководителя Боевой организации Евно Азефа как давнего провокатора охранки.

Савинков официально был женат дважды. Его первой женой стала Вера Глебовна Успенская - дочь знаменитого писателя Глеба Успенского , которого современники заслуженно называли совестью русской литературы. От этого брака у него был сын Виктор . От второго - тоже сын, Лев . Ближайшим сподвижником Савинкова, "оруженосцем" был младший брат Виктор , казачий есаул. К слову, мать Савинкова была родной сестрой художника- передвижника Николая Ярошенко , автора знаменитой картины "Всюду жизнь" (Третьяковская галерея). В мировую войну Савинков добровольцем вступил во французскую армию (тогда он жил в эмиграции во Франции). В Россию вернулся, как многие политэмигранты, после свержения самодержавия. Временное правительство назначило его комиссаром при Ставке главковерха . Тогда и завязались его близкие отношения (и это несмотря на репутацию едва не состоявшегося цареубийцы!) с влиятельными генералами Лавром Корниловым и Михаилом Алексеевым . Венцом карьеры для Савинкова при Временном правительстве стала должность управляющего военным министерством . После Октября Савинков принимал активное участие в создании Добровольческой армии, а в феврале-марте 1918 года нелегально создал в Москве СЗРС - Союз защиты родины и свободы . Штаб СЗРС находился в квартире сотрудника Савинкова Александра Аркадьевича Дикгофа-Деренталя , в Гагаринском переулке, 23. Когда-то Деренталь был горячим поклонником печально знаменитого попа Георгия Гапона , а после разоблачения последнего как агента охранки стал одним из его убийц. Жена Деренталя Любовь Ефимовна Деренталь , в прошлом шансонеточная танцовщица, в эмиграции стала любовницей Савинкова, а фактически - гражданской женой при живом, тут же присутствовавшем муже. Именно СЗРС организовал кровавый контрреволюционный мятеж в Ярославле и мятеж в Рыбинске .

Савинков был в числе главных организаторов набегов на советские западные приграничные территории банд Сергея Павловского , Станислава Булак-Балаховича и других атаманов, а ранее, в советско- польскую войну, вместе с поляками предпринял поход на Мозырь .

Как уже было сказано ранее, Савинков обладал не только организаторскими способностями в области конспирации и террора, но и литературными. В определенных кругах пользовались успехом написанные им под псевдонимом

Русский общественный деятель, социал-демократ, затем – эсер, руководитель Боевой организации партии эсеров, товарищ (заместитель) военного министра при Временном правительстве в 1917 году, участник Белого движения в Сибири, организатор и участник движения «зелёных» в период Гражданской войны, политический авантюрист, публицист и писатель. Известен под псевдонимами: «Б.Н.», Вениамин, Павел Иванович, Крамер, Ксешинский, В.Ропшин (литературный псевдоним), Галлей Джемс, Роде Леон, Ток Рене, Томашевич Адольф, Чернецкий Константин, Субботин Д.Е.

Семья

Родился Борис Викторович Савинков 19 января (31 января по новому стилю) 1879 в городе Харькове, в семье, близкой революционно-демократическому движению. Отец был судьёй в Варшаве, но за либеральные взгляды уволен в отставку и умер в 1905 в психиатрической лечебнице. Мать Софья Александровна, урождённая Ярошенко (1852/1855-1923, Ницца), родная сестра художника Н.А.Ярошенко - журналистка и драматург, автор хроники революционных мытарств своих сыновей (писала под псевдонимом С. А. Шевиль), их друг, помощник и наставник в революционной деятельности. Старший брат Савинкова Александр за революционную пропаганду был сослан в Сибирь и покончил с собой в якутской ссылке. Младший брат Виктор - офицер русской армии (1916-1917), журналист, художник, участник выставок «Бубнового валета», масон. Сёстры: Вера (1872-1942; в замужестве Мягкова) - учительница, критик, сотрудник журнала «Русское богатство»; София (1887/1888-после 1938; в замужестве Туринович) - тоже революционерка, эсерка, эмигрантка.

Детство и юность

Детство Бориса Савинкова прошло в Польше. Он учился в гимназии в Варшаве (одновременно с И.П. Каляевым – будущим убийцей великого князя Сергея Александровича). Окончив гимназию, поступил в Петербургский университет, из которого вскоре был исключен за участие в студенческих беспорядках. Завершал своё образование в Германии.

В 1898 году Савинков входил в социал-демократические группы «Социалист» и «Рабочее знамя», в период социал-демократической деятельности был знаком с Юзефом Пилсудским – будущим премьер-министром и главой свободной Польши. В 1899 году Борис Викторович был арестован, но вскоре освобожден. В 1901 году работал в группе пропагандистов «Петербургского союза борьбы за освобождение рабочего класса».

В 1902 году Савинков вновь арестован и выслан до приговора суда в Вологду. В ссылке он написал статью «Петербургское движение и практические задачи социал-демократии», получившую широкий отклик среди товарищей по партии. Через жену, дочь писателя-демократа Г.И.Успенского, был связан с идеологами народничества. Ссылку одновременно с ним отбывали Н. А. Бердяев, А. А. Богданов, А.В. Луначарский, А. М. Ремизов. В вологодской ссылке Савинков познакомился с бывшей народницей, одним из руководителей партии эсеров Е.К. Брешко-Брешковской («бабушкой» русской революции). Под её влиянием молодой революционер пережил глубокое разочарование в марксизме как теоретическом течении и принял решение «идти в террор». В 1903 году, не дождавшись приговора суда, Савинков бежал за границу в Женеву, где вступил в партию эсеров. На лидера эсеров В.М. Чернова он произвёл впечатление «симпатичного, скромного, быть может, слишком сдержанного и замкнутого юноши». Но от этой «скромности» впоследствии не осталось и следа.

«Очень самолюбивые люди - понял я потом - бывают или резки или преувеличенно застенчивы и настороженны,» - писал о Савинкове В.М.Чернов.

По прошествии многих лет, уже в эмиграции, лидер партии бывших эсеров также пытался «откреститься» от одиозной фигуры Б. Савинкова, как делали это его прежние соратники по партии и белой борьбе:

«…Психологический отрыв Бориса Савинкова от партии начался давно. В сущности, настоящим партийным человеком он никогда не был. Он был скорее “попутчиком” в партии… Савинков просто скептик по отношению ко всем партийным теориям, скептик не по какому-нибудь более глубокому подходу, а по недосугу вдуматься и неимению для этого серьезной подготовки. …"Я, В.М., ведь в сущности анарх", - с каким-то смешком заявил Савинков после поездки в Лондон и нескольких разговоров с П.А. Кропоткиным. Если бы Савинков всерьез мог сделаться анархистом, он, конечно, выбрал бы не коммунистический анархизм Кропоткина, а какую-нибудь разновидность анархо-индивидуализма.» В.М. Чернов «Перед бурей. Воспоминания». N.-Y. Изд. имени Чехова. 1953. С.187-188.

Однако всё это не помешало Б. Савинкову в 1903 году предложить свои услуги Боевой организации партии эсеров (БО) – наследнице организаций террористов-народников. С первых же дней он стал в ней заместителем руководителя, Е.Ф. Азефа.

Террорист

С 1904 года Савинков неоднократно выбирался в ЦК партии эсеров. Жил в Женеве, часто нелегально приезжал в Россию. Вел активную работу в партии и в БО. Принимал участие в организации ряда террористических актов, в чем проявились его смелость, решительность, склонность к авантюре. Савинкову принадлежит авторство таких громких террористических актов, как убийство министра внутренних дел В.К.Плеве (1904), убийство вел.кн. Сергея Александровича (1905), покушения на генерал-губернатора Москвы В.Ф. Дубасова, министра внутренних дел П.Н. Дурново, адмирала Г.Н.Чухнина, председателя Совета министров П.А.Столыпина, императора Николая II. Как любой талантливый организатор, Савинков выступал лишь в роли «кукловода», но сам лично в террактах участия не принимал. При подготовке покушения на Г.Н.Чухнина Савинков был выдан полиции другим, не менее талантливым «кукловодом» Е. Азефом. В мае 1906 года второй человек в БО эсеров арестован и приговорен к повешению. При странных обстоятельствах Савинкову удаётся сбежать из-под стражи и пробраться из Севастополя в Румынию, затем во Францию. Он принял самое активное участие в деле разоблачения провокатора Азефа, и с конца 1908 года пытался безуспешно возродить БО, которая была окончательно распущена в 1911 году.

Писатель

В 1909 году Савинков написал «Воспоминания террориста» – часть истории эсеровской партии, связанную, в основном, с её Боевой организацией, а также повесть «Конь бледный». Герои повести схожи с главными действующими лицами других его произведений («То, чего не было», «Конь вороной») – это уставшие от борьбы, проникнутые мистицизмом, кающиеся террористы. Историки революционного движения и историки литературы и по сей день спорят: насколько достоверно отражены в этих произведениях реальные события? Во всяком случае, до Б.В. Савинкова к теме де-романтизации революционного террора в русской литературе никто не обращался.

С начала Первой мировой войны Б.Савинков – военный корреспондент газеты «День» во Франции. Как доброволец он принял участие в боевых действиях французской армии на Западном фронте.

Политик

9 апреля 1917, после отречения российского императора и установления двоевластия, революционер Савинков вернулся на родину. С 28 июня он – комиссар Юго-Западного фронта, входивший в Ставку верховного главнокомандующего генерала А.В.Алексеева. Убежденный правый эсер, Савинков энергично выступал за войну до победного конца, боролся с «разлагающей армию» агитацией большевиков, уговаривая солдат не складывать оружие. Лидер партии эсеров В.М.Чернов с иронией назвал Савинкова «главноуговаривающим» Юго-Западного фронта. В 1-ом и 2-ом составах коалиционного правительства Савинков был товарищем министра, управляющим военным и морским министерством при военном министре и главнокомандующем А.Ф.Керенском. Пытался ввести в армии строгую дисциплину.

В августе 1917 года Савинков вошел в Совет «Союза казачьих войск», поддерживал генерала Л.Г.Корнилова в его решении ввести смертную казнь на фронте. По словам генерала А.И.Деникина, Савинков видел в Л.Г. Корнилове «орудие для достижения сильной революционной власти», в которой ему (Савинкову) должна принадлежать первая роль. Ни Корнилова, ни Керенского такая позиция, по вполне понятным причинам, не устраивала.

27 августа 1917 года при наступлении Корнилова на Петроград Савинков был назначен военным губернатором Петрограда и и.о. командующего войсками Петроградского военного округа. Военный губернатор, понимая своё бессилие против «мятежников», продолжал лавировать, предлагая Корнилову подчиниться Временному правительству. 30 августа, якобы в знак протеста против провокационных действий Керенского, Савинков подал в отставку. На совещании представителей казачьих частей он заявил, что «совершенно согласен с Корниловым в его целях, но разошелся с ним в средствах и планах».

Основное расхождение Савинкова, как с Корниловым, так и с Керенским заключалось, скорее всего, в том, что ни тот, ни другой не предлагали ему никакой видной роли в случае своей победы.

По «корниловскому делу» Савинков был вызван для разбирательства в ЦК партии эсеров. Посчитав, что эта партия уже не имеет «ни морального, ни политического авторитета», на заседание ЦК он не явился, за что был вскоре исключен из членов партии. На так называемом «демократическом совещании» 22 сентября 1917 года Савинков был избран в Предпарламент (Временный совет российской республики) как депутат от Кубанской области.

Савинков и Белое движение

Октябрьскую революцию бывший террорист расценил как «захват власти горстью людей». 25 октября он тщетно пытался освободить с помощью казаков Зимний дворец от отрядов Красной гвардии. После неудачи бежал в Гатчину к генералу П.Н.Краснову. Участвовал в наступлении Керенского – Краснова на Петроград (бои под Пулковым), после его провала отправился на Дон. Собравшиеся в Новочеркасске белые генералы поначалу удивились появлению в своих рядах «старого революционера» и приняли его более чем прохладно. Однако Савинкова это ничуть не смутило. Он настойчиво доказывал руководителям армии А.М. Каледину и М.В. Алексееву, что борьбу с большевиками не могут возглавлять одни только военные. В глазах народа такая борьба была бы лишь контрреволюцией, стремящейся восстановить прошлое. В конечном итоге красноречивому экс-министру удалось убедить Алексеева в пользе своего «сотрудничества» с Добрармией. В декабре 1917 года Савинков вошёл в состав Донского гражданского совета под началом генерала М.В.Алексеева. Бывшему террористу удалось даже «помириться» с Корниловым, который сначала наотрез отказался иметь в своём окружении столь одиозную фигуру, но потом передумал. Однако большинство руководителей армии, в том числе и А.И. Деникин, заняли в отношении Савинкова совершенно непримиримую позицию. Поэтому уже в январе 1918 года Савинков уехал из Новочеркасска в Москву, чтобы вести там более привычную для него подпольную работу.

«Участие Савинкова и его группы не дало армии ни одного солдата, ни одного рубля и не вернуло на стезю государственности ни одного донского казака, вызвало лишь недоумение в офицерской среде,» - писал впоследствии генерал А.И. Деникин, оглядываясь на кратковременное пребывание Савинкова на Юге России.

В феврале-марте 1918 года Б.В. Савинков создал «Союз защиты родины и свободы» на базе организации гвардейских офицеров (около 800 чел.). Члены его организации приняли участие в выступлениях против советской власти в Ярославле, Рыбинске и Муроме летом 1918 года. После быстрого и жестокого подавления этих мятежей, Савинков скрылся в Казань, занятую восставшими военнопленными чехами. Некоторое время он состоял в отряде В.О. Каппеля, а затем перебрался в Уфу. Рассматривался в качестве кандидата на пост министра иностранных дел в составе Совета министров Временного Всероссийского правительства (Уфимской Директории). По поручению председателя Директории Н.Д. Авксентьева в конце 1918 года Савинков уехал с военной миссией во Францию. Узнав о перевороте адмирала А.В.Колчака, он возглавил за границей колчаковское бюро «Унион».

В 1919 году Б.В. Савинков вошел в состав российской делегации «Русского политического совещания» в Париже. Вплоть до гибели Колчака он вел переговоры с правительствами стран Антанты о помощи русскому белому движению в борьбе против Советской власти. Однако дипломат и проситель из бывшего террориста получился неважный. Его деятельность в Париже мало что дала армиям Колчака, обречённым на трагическое поражение.

После ряда неудач белых на Юге России и провала его «дипломатической» миссии у союзников, Савинков перебирается в Варшаву. На какое-то время ему удалось найти общий язык с правителем Польши – бывшим террористом Юзефом Пилсудским. В 1920 году Савинков занимается подготовкой на территории Польши добровольческих отрядов под командованием генерала С.Н. Булак-Балаховича, совершавших набеги на российскую территорию. Он даже принял личное участие в одном из наступлений в составе конного полка (поход на Мозырь). В этот период Савинков старался представить себя вождём всех антибольшевистских крестьянских восстаний, объединяемых под названием «зелёного» движения.

В августе 1920 года, заявив о признании власти генерала Врангеля и готовности ему подчиниться, Савинков начал формирование на территории Польши 3-ей Русской Армии и «Русского политического комитета» в Варшаве. Вместе с Мережковским издавал антибольшевистскую газету «За свободу!».

После подписания Польшей Рижского мира с Советской Россией (март 1921 года) Савинков решил возродить организацию «Союз защиты родины и свободы». В июне в Варшаве прошёл съезд этой организации, которая теперь называлась «Народный союз защиты родины и свободы» (НСЗРиС) и ставила своей целью активную борьбу с большевиками.

Съезд взволновал советское правительство и польские власти. В ноябре 1921 года, по настоянию советских властей, Савинков был выслан из Польши и переехал во Францию.

10 декабря 1921 года в Лондоне он тайно встретился с большевистским дипломатом Красиным. Красин считал желательным и возможным сотрудничество Савинкова с коммунистами. Савинков сказал, что наиболее разумным было бы соглашение правых коммунистов с «зелёными» при выполнении трёх условий: 1) уничтожения ЧК, 2) признания частной собственности и 3) свободных выборов в советы, в противном же случае все коммунисты будут уничтожены восстающими крестьянами. Красин на это ответил, что ошибочно считать, что в РКП(б) существуют разногласия и «правое крыло», а крестьянское движение - не так страшно, но обещал передать мысли Савинкова своим друзьям в Москве. В последующие дни Савинков приглашался к Черчиллю (в то время министру колоний) и Ллойд Джорджу, которым рассказал о беседе с Красиным и сообщил свои соображения о трёх условиях, предлагая выдвинуть их в качестве условия признания Советского правительства Британией. О своих переговорах Савинков сообщил в длинном письме Пилсудскому, впоследствии опубликованном.

В 1921–1923 годах Савинков пытался руководить диверсионной деятельностью против Советского государства через «Народный союз защиты родины и свободы». При содействии польского и французского генеральных штабов он вёл подготовку отрядов, осуществлявших вылазки в западные губернии России, но в конце концов разочаровался в перспективах и «белого», и «зеленого» антисоветских движений.

Порвав с белым движением, Савинков искал связей с националистическими течениями. Не случаен его интерес к Муссолини, с которым он встречался в 1922 году. Однако уже к 1922-1923 году Савинков оказался в полной политической изоляции: эсеры давно не считали его «своим», а монархисты-врангелевцы никогда бы не простили его авантюрно-революционного прошлого. Ничего не оставалось, как вновь окунуться в литературное творчество, и Савинков занялся работой над повестью «Конь вороной», осмысляющей итоги Гражданской войны.

Жертва провокации

Чрезвычайная активность и непримиримость Савинкова в антибольшевистской борьбе не могла ускользнуть от внимания органов ВЧК-ОГПУ. Уже в 1923 году, одним из первых, бывший эсер-террорист и враг советской власти Б.В. Савинков оказался втянутым в провокацию «Трест».

Действуя от имени якобы существующей в России «подпольной» антибольшевистской организации «Либеральные Демократы» (ЛД), агенты ОГПУ входили в контакт с видными лидерами белой эмиграции и распространяли провокационные сведения. Для проверки сведений об «ЛД», в середине 1923 года Савинков направил в Россию своего агента. Агент был, конечно, тут же перевербован. Вернувшись, он подтвердил, что «ЛД» существует и хочет видеть именно Савинкова своим руководителем (чекисты знали, на что следует ловить неисправимого честолюбца!). Согласно сведениям, собранным эмигрантским историком и публицистом Б.Прянишниковым, ОГПУ удалось «сломать» и заставить участвовать в провокации полковника С.Э. Павловского - одного из наиболее преданных Савинкову людей. Павловскому «савинковцы» верили безоговорочно.

Давний знакомый Б.В.Савинкова В.Л. Бурцев - русский публицист и издатель, заслуживший за свои разоблачения провокаторов царской охранки прозвище «Шерлока Холмса русской революции» - безуспешно пытался отговорить лидера НСЗРиС от поездки в Советскую Россию. Он когда-то помог Савинкову разоблачить Азефа, и теперь не поверил в существование такой большой подпольной организации, как «ЛД», считая её несомненной провокацией.

10 августа 1924 года Савинков выехал из Парижа через Берлин в Варшаву, через «окно» перешел границу, а 16 августа был уже арестован в Минске и предан суду. 29 августа 1924 года Военной коллегией Верховного суда он был приговорен к расстрелу.

Проводя эту операцию, сотрудники ОГПУ очень умело сыграли на разобщённости и взаимном недоверии белоэмигрантских лидеров. В 1923 году представители «Треста», используя те же приёмы, пытались выйти на прямой контакт с Врангелем, но потерпели фиаско, благодаря чётким действиям его ближайшего окружения (Н.Н.Чебышев при первых же встречах «расколол» большевистского эмиссара Фёдорова-Якушева). Однако чекистам удалось войти в контакт с великим князем Николаем Николаевичем, а затем, используя внутренние противоречия в среде белой эмиграции, вовлечь в свои сети немало чинов РОВСоюза. Даже после ареста и гибели Савинкова, А.П. Кутепов продолжал свою деятельность по «внутренней линии» РОВС, на которую монархической эмиграцией отпускались немалые средства. Вопреки предостережениям Врангеля, великий князь и «генерал-террорист» не свернули контакты с «Трестом», считая, что Савинков по собственной воле «переметнулся» на сторону большевиков. К слову сказать, точно такую же «утку» большевистские провокаторы подбросили и в отношении исчезновения самого Кутепова в 1930 году.

Верховный суд ходатайствовал перед Президиумом ЦИК СССР о смягчении приговора, т.к. Савинков полностью раскаялся на суде, признав свою вину и поражение в борьбе против Советской власти. Ходатайство было удовлетворено, расстрел заменён лишением свободы на 10 лет. В тюрьме Савинков имел возможность заниматься литературным трудом, по некоторым данным имел гостиничные условия. Он обратился с письмами к некоторым руководителям белой эмиграции, в которых призывал прекратить борьбу против большевиков и Советского государства, написал скандально известную статью «Почему я признал Советскую власть?»

По официальной версии, 7 мая 1925 года, находясь в тюрьме на Лубянке, Б.В. Савинков покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна. По другим сведениям, он был сброшен в пролет тюремной лестницы после подачи прошения об освобождении. Ходили слухи, что Ф.Э. Дзержинский счел «старого заговорщика» слишком опасным. В зарубежной историографии имеется и третья версия: Савинков был убит ещё при попытке перейти границу, а всё остальное было фарсом, умело разыгранным ОГПУ в пропагандистских целях.

Отношение белоэмигрантской общественности к гибели Савинкова было весьма однозначным. Все газеты, вне зависимости от их политического направления, не без скрытого злорадства сообщили о самоубийстве «продавшегося большевикам террориста».

После публичных заявлений Савинкова о признании советской власти, легендарного террориста не было жаль никому из его соотечественников, даже бывших…

Ко всему сказанному следует добавить, что, несмотря на значительную массу современной литературы, освещающей жизнь и деятельность Бориса Савинкова, и по сей день очевидна неясность ряда сторон его богатой событиями, неординарной биографии. По многим важным эпизодам не существует никаких сведений, подтверждённых другими источниками, кроме произведений писателя Савинкова (Ропшина). Савинков и в жизни нередко стремился играть роль литературного героя, а потому жизнеописание «легенды русского террора» представляется потомкам лишь подобием авантюрно-приключенческого романа, истинный финал которого так и остался тайной архивов советских спецслужб…